– Очень вероятно… – пробормотал Черкасов, опять занося что-то в блокнот.

– Андрей Яковлевич! Есть же у сыскного отделения такие молодцы на примете?

– Кое-кто есть. И все как на подбор служат в извозном заведении Гамалея.

– Что за Гамалей?

– Дядя с Молдаванки. В молодости был хороший флокеншиссер [52]. Гехтелем [53] орудовал, как никто. Везучий был, песья кровь! Имел нюх на толстые муссометы [54]. Ни разу всерьез не попался. Как разбогател, купил патент на извозный промысел. А связи в фартовом мире все при нем остались.

– Типаж понятен. Сергей Манолович, свидетели описали экипаж, который стоял у ломбарда?

– Ничем не примечательный гицель на паре.

– Гицель?

– Так в Одессе называют лихача, – пояснил титулярный советник.

– Хм. Масть лошадей запомнили?

– Вроде гнедые… Никаких особых примет ни у экипажа, ни у возницы не имеется.

Лыков обратился к начальнику сыскного отделения:

– Андрей Яковлевич, у вас есть внутреннее осведомление по извозу Гамалея?

– Нет.

– Плохо! – вдруг строго заявил полицмейстер, до сих пор молчавший. – Очень плохо. Человек много лет возит налетчиков, а мы не имеем за ним надзора.

– Так ведь туда чужих не берут, только своих, проверенных, – стал оправдываться губернский секретарь.

– Найдите проверенного и завербуйте.

– Слушаюсь, ваше высокоблагородие.

Питерец дал одесситам высказаться и продолжил:

– Извозчик – это след. Как определить, кто сидел на козлах? Посмотреть журнал?

– Вряд ли такой особенный выезд занесли в журнал, – скептически заявил Азвестопуло. – Да и нет там никакого журнала. Сдал выручку, сколько положено хозяину, остальное – себе.

– Во всех городах есть извозчичьи заведения, – напомнил Лыков. – А в Одессе имеются?

– Нет, – вздохнул Черкасов. – Трактир «Старая Полтава» на Прохоровской у них вроде как излюбленный. Но там и гицели, и просто фурманщики, и балагулы, и биндюжники – все, кто кормится перевозкой людей или грузов.

– Опять ваши одесские особенности, – хмыкнул питерец. – Без переводчика не поймешь.

Сергей пришел на помощь шефу:

– Гицель – это лихач на дутых шинах, а фурманщик – просто извозчик. Балагул – ломовик, он перевозит тяжести на бенд-вагене, то есть пароконной телеге. А биндюжник правит биндюгом, одноконной телегой для перевозки колониальных и любых сыпучих товаров.

– Значит, в «Старой Полтаве» всякой твари по паре, но попадаются и гицели, которые нас интересуют. Так?

– Так, – подтвердил главный городской сыщик.

– Направьте туда осведа, срочно. Пусть навострит уши и слушает, слушает… Где еще любят собираться извозчики?

– В «Лондончике», угол Ришельевской и Малой Арнаутской, есть у них свои столы. Давний притон! Трактир «Афины» в Красном переулке, там рядом водоразборная колонка, вот они и едут лошадей поить… На Ольгиевской улице имеются меблированные комнаты Диаманта, называются «Свет и воздух», – припомнил Черкасов. – При них дрянной буфет. Дешево и сердито. Фурманы там штыфкают.

– Не штыфкают, а едят, – опять влез с замечанием полицмейстер.

– Виноват, ваше высокоблагородие, едят.

– Агенты туда заходят? – оживился коллежский советник. – Документы глянуть, патент потребовать.

– Ходят регулярно, – заверил Черкасов командированного.

– А в «Старую Полтаву»?

– Реже.

– А почему так?

– В «Старой Полтаве» опасные люди бывают. Вот в прошлом году мы там поймали налетчиков братьев Жданченко и их товарища Пронченко. Еле-еле справились. Надзирателю Цуцупаве ножик в бок сунули, чуть богу душу не отдал.

– Понятно. Андрей Яковлевич, в это опасное место мы сходим сами, на пару с Сергеем Маноловичем. Проведем разведку. А вы своих слухачей зашлите в другие заведения. Договорились? Особенно в «Лондончик». Именно там Степка публично поклялся отомстить питерским сыщикам. Где, кстати, обещанные покушения? Не держит он слова.

– Но… Боязно как-то вас отпускать. Вас могут того… Двое для «Старой Полтавы» маловато. Возьмите подмогу, а?

Лыков покосился на Азвестопуло. Тот бодро ответил:

– Да мы их как мух разгоним! Семерых Алексею Николаичу, ну и мне пяток.

Полицейские посмеялись, и Лыков согласился:

– Подмогу возьмем. Пусть на улице подождут. В случае чего прибегут.

Когда стемнело, питерцы подошли ко входу в зловещее заведение. Прохоровская улица, одна из главных на Молдаванке, соединяла Портофранковскую со Степовой. В таких местах гостям не рады, особенно непрошеным.

Азвестопуло зябко повел плечами:

– Эх, господи, пронеси…

Из заведения слышалась очередная уголовная песня:

Алексей Николаевич тоже нервничал. Дернул его черт вызваться пойти сюда. Он оглянулся. На углу с Мясоедовской стояла пролетка, подле нее возвышалась колоритная фигура Гаврилы Бойсябога. Это успокоило сыщика.

– Ну не в первый раз, авось и не в последний.

Лыков толкнул дверь и вошел в пивную. Первое, что он понял, – там не было ни одного извозчика. Ни фурмана, ни биндюжника, ни балагула. Весь народ, что предстал его взору, относился к фартовым. Типичный пчельник, уголовный притон, куда если и ходят обыватели, то лишь свои.

Появление незнакомцев сразу заметили. От окна послышалось громкое предостерегающее:

– Зекст! [55]

Из-за дальнего стола кто-то вскочил и опрометью кинулся в другую дверь. Алексей Николаевич рванул следом. Ему пытались поставить подножку, но он ловко ее перепрыгнул. Затем два бугая заслонили путь. Сыщик махнул не глядя, и ребята повалились на пол. Он поймал беглеца уже на пороге, схватил в охапку и потащил назад. Вся пивная наблюдала за ним, но больше никто не вмешивался. Азвестопуло расчистил место под лампой, просто столкнув сидевших на пол.

Коллежский советник усадил пленного в круг света и рассмотрел. Лет двадцать пять, вид жалкий и испуганный. Коротко стриженные волосы навели сыщика на мысль.

– Кто будешь?